Япония живёт и работает в стремительном ритме. В крупных городах он приближается к границе возможностей человека. Американский психолог Р.Левин подсчитал, что японцы — четвёртые в мире по темпу жизни. По его данным, «быстрее живут» только швейцарцы, ирландцы и немцы.5Темп жизни в разных странах он определял по трём параметрам: скорости ходьбы, скорости почты и точности общественных часов, по которым, как предполагается, люди сверяют свои действия. Швейцария вышла на первое место в мире во многом благодаря точности часов, ирландцы оказались главными скороходами, а в Германии — самая быстрая в мире почта. (Левин, 345).
Невысоким японцам трудно соперничать с европейцами в ширине шага, тут уж ничего не поделаешь. Поэтому по скорости ходьбы они заняли только седьмое место. И общественные часы по точности оказались лишь шестыми. Это и не позволило японцам подняться выше четвёртого места в общем зачёте. Хотя зачем им общественные часы, когда у них уже половина всех наручных автоматически настраивается по единому радиосигналу, да и другая половина — не самая худшая в мире. По скорости доставки японская почта лишь самую малость уступила немецкой. Не подвергая сомнению расчёты американского психолога, замечу, что по субъективному впечатлению, японское население в совокупности совершает великое множество действий и телодвижений, создающих ощущение его невероятной занятости.
Стремительный ритм японской жизни и высокая социальная активность населения проявились не вдруг. По ходу усвоения буддизма японцы исключали из него то, что не соответствовало их первоначальным представлениям. В том числе углубленную медитацию и уход от реальной жизни. Увлечённый идеей буддийского альтруизма Сётоку Тайси (574–622), которого считают первым японским законодателем, не раз повторял, что подлинный буддист должен приносить людям пользу. Он изъял из Сутры Лотоса фразу о необходимости углублённой медитации и заменил её другой: «не приближайтесь к человеку, углубившемуся в медитацию», имея в виду, что такой человек бесполезен для окружающих (Nakamura, 1960:417). На раннем этапе заимствования буддизм, проповедовавший духовное усовершенствование и уход в размышления о бренности мира, оставался уделом узкого круга священнослужителей и не получил широкого распространения в массах. Зато конфуцианство, утилитарно определявшее социальные нормы поведения, было взято на вооружение и стало основой государственного устройства. Через несколько столетий буддизм всё же завоевал своё место в сердцах японских последователей, но в изрядно модифицированном виде — уже не как философское, а как этическое учение. Мыслители последующих эпох, в том числе Соко Ямага (1622–1685), Дзинсай Иго (1627–1705), Экикэн Каибара (1630–1714) и другие, безоговорочно признавали приоритет материального мира и отвергали бездеятельно-созерцательную философию. Её критиковал и Сорай Огю (1666–1728), писавший, что по сравнению с углубившимися в размышления философами, оторванными от проблем реального мира, даже азартные игры выглядят делом более предпочтительным (Nakamura, 1960: 432).
В Индии с её круглогодично тёплым климатом и плодородными почвами трудовая деятельность человека редко попадала в центр внимания религиозно-философских учений. Зато принципы распределения благ занимали в них весьма важное место. Например, благотворительность и раздача милостыни почитались в Индии важной сферой, требующей общественного внимания. В Японии же нищих и попрошаек не жаловали: просить подаяния и жить за счёт других здесь всегда считалось делом позорным и унизительным. Несмотря на нищету, низшие классы зарабатывали на плошку риса честным трудом, и это определяло благожелательное отношение к ним не только со стороны общества, но и со стороны властей. Один из иностранных наблюдателей писал по этому поводу: «Я заметил значительное различие во взглядах тайкунских(правительственных. — А. П.)чиновников, насколько они преследуют париев, бедняков, бродяг и мошенников, настолько же выказывают сочувствие к той части народонаселения, которая добывает свой хлеб честным трудом, но производит драки, пьёт и нарушает спокойствие города» (Гюмбер, 224). Иногда это сочувствие и терпимость властей принимали любопытные формы.
Одному из живших в Нагасаки европейцев «случилось быть зрителем настоящей битвы, которую вели между собою жители одной улицы с жителями другой. Между населением этих двух улиц искони господствовала непримиримая вражда, которая наконец проявилась на деле. В один прекрасный день обе враждующие стороны вооружились палками и, построившись в ряды, с оглушительным криком вступили в сражение. Полиция тотчас же явилась на место происшествия, но ограничилась тем, что любезно заперла все ворота в окружности, чтобы ограничить поле сражения, а затем безучастно смотрела на драку в течение целых двух часов, по прошествии которых губернатор, убедившись, что сражающиеся желают в душе покончить битву, пригласил их через своих агентов разойтись с миром по домам, что и было исполнено без малейшего сопротивления» (Гюмбер, 225).
В работах японских мыслителей и религиозных просветителей центральное место занимала этика производственных отношений, посредством которых создавались товары и услуги. Материальному производству и методам хозяйствования здесь традиционно уделялось большое внимание. В работах Догэна (1200–1253) и других известных буддийских проповедников говорилось о постижении сути учения через активную трудовую деятельность. Даже торговцев, работавших исключительно ради прибыли, они наставляли: «Подавляй желания и страсти свои, направляй все силы на получение прибыли. Но ты не должен наслаждаться этим результатом. Помни, что твой долг — забота о благе всех и каждого». Крестьянам они напоминали: «Помни, что твой труд на земле — не что иное, как буддийское деяние» (Nakamura, 1967:159).
В 1890 году был торжественно оглашён подписанный императором Мэйдзи Манифест о воспитании (Кёику тёкуго).Этот документ служил основой идейно-нравственного воспитания подданных до 1945 года и оказал большое влияние на формирование общественной морали. В архиве министра образования сохранились 22 черновых варианта Манифеста, а кабинет министров рассматривал этот вопрос 24 раза, прежде чем утвердить текст (Катаяма, 6, 130). Содержавшийся в Манифесте призыв императора «стремиться к знаниям и профессиям» ни разу не подвергался сомнению. Он благополучно прошёл через все обсуждения и сохранился в окончательном варианте.
В годы модернизации эпохи Мэйдзи (1868–1912) верное патерналистским традициям правительство всячески поощряло развитие промышленности, торговли и ремёсел. В крупных городах оно открывало так называемые коммерческие музеи, где на всеобщее обозрение выставлялись образцы промышленных товаров, производимых в Японии и за рубежом. Зарубежные почти всегда превосходили по качеству изделия местной промышленности и для большей наглядности делились на три категории: 1) товары, конкурирующие с японскими на внутреннем рынке; 2) товары, конкурирующие с японскими на зарубежных рынках; 3) не производимые в Японии, но могущие быть произведены местной промышленностью (Николаев, 98).
Поощрение трудовой активности тесно связано с возведением экономии и бережливости в ранг важнейших добродетелей. В средневековых наставлениях писцов призывали бережно относиться к туши и кистям, ремесленников — к инструменту, крестьян — к орудиям труда. И даже воинское сословие должно было уметь хозяйствовать рационально и экономно. «Путь воина» наставлял: «Самураи, находящиеся на службе, всегда должны быть бережливы» (Дайдодзи, 36). А в «Двадцати одном правиле господина Соуна» содержалось вполне конкретное требование: «Не выливай понапрасну воду, которую использовал для умывания, пусть даже её в избытке» (Сато, 276).
Особенно рьяно экономили торговцы. Глава крупного торгового дома Сосицу Симаи (1539–1615) оставил письменные рекомендации по рациональному использованию продуктов. Он писал, что если домочадцев регулярно подкармливать ячменем, то за год можно сэкономить немало риса. Традиционное японское блюдо, суп из мисо (мисосиру),он рекомендовал перед едой тщательно процедить. Осевшую из бульона бобовую массу можно перемешать с очищенной овощной кожурой, обычно идущей в отходы, и поставить на стол ученикам и прислуге. А чтобы не вызвать их недовольства таким «угощением», сам глава семьи и его супруга должны время от времени есть то же самое (Исикава, Наоэ, 71). Отношение к режиму экономии станет понятнее, если учесть, что эти советы принадлежат далеко не бедному торговцу.
Результат многовекового воспитания заметен и сегодня, в эпоху потребления: японское население имеет самые большие в мире банковские накопления. В 2007 году они составляли астрономическую сумму в 14 триллионов долларов США. Среднестатистическая японская семья имеет 16,3 млн йен сбережений (около 136 тысяч долларов). Средства рядовых граждан, хранящиеся в Почтовом банке Японии, делают его активы крупнейшими в мире. Баланс потребления и накопления имеет крен в сторону последнего, что снижает привлекательность внутреннего рынка и подталкивает японских производителей к зарубежной экспансии. Этот же баланс привлекает на японский финансовый рынок крупнейшие инвестиционные компании мира, работающие с деньгами частных вкладчиков, такие как Vanguard и Citygroup.
Стремление к экономии материальных ресурсов проявляется в Японии на каждом шагу. Число вагонов в пригородных электричках на одной и той же линии в течение дня меняется несколько раз, подстраиваясь под колебания пассажиропотока. В утренние и вечерние часы пик вагонов в два-три раза больше, чем днем. В «разгрузочные» дневные часы даже двери открываются не автоматически во всех вагонах, а только по необходимости, нажатием специальной кнопки. Так экономят электроэнергию, затрачиваемую на открывание-закрывание дверей и поддержание температуры в вагонах.
|