Роскошно убранная гостиная, в которой повсюду виднелись цветы и книги, была вполне достойной рамкой для ее прекрасной обитательницы. Высокая, стройная, с удивительно правильными чертами снежно-белого лица, обрамленного густыми шелковистыми темно-русыми локонами с темно-синими мягкими глазами и крохотным пурпуровым ротиком, донна Гермоза, действительно, была так хороша, что даже еле живой Бельграно залюбовался на нее. Лет ей было около двадцати. Черное платье траурного покроя еще более оттеняло белизну ее лица, шеи и рук, которые теперь, впрочем, были запачканы кровью, на что она, однако, не обращала внимания, поддавшись свойственному каждой благородной женщине чувству жалости к ближнему.
Она только что перенесла алебастровую лампу со стола, за которым она перед тем читала, на стоявшую возле софы черную мраморную тумбочку, когда дон Мигель подошел к ней, поцеловал ей руку и сказал:
— Этот молодой человек, которого я больше никуда не мог привезти, кроме тебя, милая Гермоза, тот самый дон Луис Бельграно, мой лучший друг и названный брат, о котором я столько раз говорил тебе, добавляя, что мне очень хотелось бы познакомить тебя с ним. Судьба захотела, чтобы это знакомство произошло при таких грустных обстоятельствах. Ранен он в борьбе с людьми Розаса. Из этого ты можешь заключить, что необходимо не только заботиться о нем, как о человеке больном, но и укрывать его.
— Как же это сделать, Мигель? — произнесла донна Гермоза, растерянно глядя на распростертого на софе молодого человека, на мертвенно-бледном лице которого сверкали, как уголья, неестественно-широко открытые глаза.
— Предоставить мне в эту ночь распоряжаться в твоем доме, как я только захочу — вот и все, милая кузина. Завтра ты можешь опять вступать в права хозяйки и над своим домом и надо мной. Согласна ты на это?
— Конечно. Делай все, как находишь нужным, — ответила молодая женщина. — Я сама решительно не в состоянии придумать, где бы можно было у меня укрыть человека, так, чтобы об этом никто не знал.
— Кое-кому обязательно придется сказать... Ну, да об этом после. Пока же принеси, пожалуйста, стакан подслащенного вина… а, пожалуй, и два.
— Сейчас принесу, — сказала молодая женщина,уходя в соседнюю комнату.
Мигель приблизился к своему другу, который в тепле и покое начал дышать свободнее, хотя у него началась лихорадка, и сказал ему:
— Ты, конечно, уже догадался, что находишься в доме той самой прелестной вдовушки, моей кузины, о которойя тебе не раз говорил. Надеюсь, что ты не находишь мои восторженные отзывы о донне Гермозе преувеличенными? Ну, конечно, нет. Она только четыре месяца тому назад возвратилась из Тукумана, где похоронила мужа, и живет здесь в полном одиночестве...
— Ах, Боже мой! — перебил дон Луис. — В таком случае ты скверно сделал, что привез меня сюда. Ведь мое пребывание здесь может скомпрометировать твою кузину, раз она живет одна... К тому же не забывай, что у Розаса шпионов много, и они шныряют повсюду. Я уверен, что завтра же ему будет известно, где я нахожусь, и тогда твоей великодушной кузине может угрожать одинаковая со мной участь.
— Ну, об этом не беспокойся... Я приму меры. Чем сильнее опасность, тем я делаюсь находчивее и смелее. Если бы ты предупредил меня, что хочешь бежать, то, поверь, дело сложилось бы совершенно иначе, и у тебя не было бы ни одной царапинки. Когда я узнал об этом, было уже поздно.
— Откуда же ты узнал, что я хочу бежать, и в каком именно месте рассчитываю сесть на судно?
— Об этом поговорим после, — с улыбкой ответил дон Мигель.
В это время возвратилась донна Гермоза, неся в руках фарфоровый поднос с графином вина и двумя стаканами.
— О, прелестная кузина! — воскликнул дон Мигель. — Если бы греческие боги увидали тебя, они сейчас же дали бы своей Гебе отставку и пригласили бы тебя на ее место для разливания им амброзии... Выпей скорее, Луис, — обратился он к Бельграно, поднося ему налитый стакан. — Это немножко подкрепит тебя.
Он приподнял голову раненого и помог ему опорожнить стакан, между тем как молодая женщина продолжала стоять у стола, на который поставила поднос, и ожидала дальнейших распоряжений своего кузена.
Когда вино было выпито раненым и голова его опять упала на мягкие подушки софы, дон Мигель отнес стакан на стол и спросил донну Гермозу:
— А что, старый Хосе здесь?
— Здесь.
— Отлично. Разбуди его и вели ему прийти сюда.
Молодая женщина двинулась было к одной из дверей, но дон Мигель удержал ее за руку и сказал:
— Постой. Чтобы не терять напрасно времени, скажи мне сначала, где у тебя письменные принадлежности.
— Вот там, в кабинете.
— Хорошо, спасибо. Теперь разбуди, пожалуйста, Хосе.
Дон Мигель вышел в указанную ему комнату, взял там свечку, зажег ее и направился через спальню кузины в роскошно обставленную уборную, где принялся умываться в фарфоровом умывальнике.
— Ну, если бы Аврора увидала меня в таком виде, — бормотал он, взглянув на себя в зеркало, — то, наверное, подумала бы, что я выскочил прямо из ада, и скрылась бы от меня... в пампасах.
Переменив два раза воду, чтобы последовательно вымыть руки, лицо и шею, он вытерся тонким вышитым полотенцем и возвратился в кабинет, где сел за небольшой письменный столик и с серьезным видом, который вовсе не казался свойственным его свежему, миловидному лицу, принялся писать. Быстро набросав по нескольку строк на двух листках бумаги, он свернул их, запечатал, написал адреса и затем с готовыми записками вышел в гостиную. Там, перекинувшись двумя-тремя словами с доном Луисом и донной Гермозой, он выпил два стакана вина — за гибель Розаса и за выздоровление Бельграно.
Едва успел он осушить второй стакан, как из передней вошел высокий шестидесятилетний, но еще совершенно бодрый старик, в синем костюме и со шляпой в руках.
Увидав на софе покрытого кровью и грязью, очевидно, тяжело раненого незнакомца, он невольно отступил назад,,
— А я думал, Хосе, вы не боитесь крови! — с легким упреком сказал дон Мигель, подходя к старику. — Вы, кажется, должны были насмотреться на раненых... Это — мой друг. Он немножко поцарапан разбойниками... Сколько лет прослужили вы под начальством моего дяди, полковника Саэнса, отца донны Гермозы?
— Четырнадцать лет, сеньор, — почтительно ответил старик. — Я начал со сражения при Сальте и закончил баталией при Хунине, во время которой полковник умер на моих руках, сраженный вражеской пулей.
— Кого вы из своих генералов больше любили и уважали: Бельграно, Сан-Мартина или Боливара?
— Конечно, генерала Бельграно, сеньор, — не колеблясь, ответил старик.
— Хорошо... В донне Гермозе и во мне вы видите дочь и племянника вашего полковника, а этот вот молодой сеньор — сын генерала Бельграно, имеющий большую нужду в ваших услугах.
— Сеньор, я не могу ничего отдать более своей жизни, и она вполне к услугам тех, в чьих жилах течет кровь полковника Саэнса и генерала Бельграно! — с искренним чувством произнес Хосе.
— Верю, Хосе, — ответил дон Мигель. — Но нам нужна не только ваша храбрость, но и осторожность, а, главное, — ваше умение молчать.
— Я не обману вашего доверия, сеньор...
— Знаю, мой друг. Вы человек честный и горячий патриот...
— О, да, сеньор, я люблю свое отечество более всего в мире! — с гордостью подтвердил Хосе.
— Это-то я и ценю в вас... Однако время бежит... Вот что, Хосе: пройдите потихоньку в конюшню, не будя ни кого из прислуги, оседлайте одну из выездных лошадей, приведите ее к парадной двери и привяжите там. Потом возьмите оружие и вернитесь сюда.
Ветеран приложил руку к правому виску, точно находился перед генералом, сделал пол-оборота налево и пошел исполнить данное ему приказание.
Через несколько минут на улице послышался топот лошадиных копыт, который сейчас же прекратился; очевидно, Хосе привязывал лошадь к одному из столбов крыльца. Немного спустя старик вновь появился в дверях гостиной.
— Знаете вы, где дом доктора Парсеваля? — спросил его дон Мигель.
— За церковью Сан-Хуапа, сеньор.
— Верно. Поезжайте туда, разбудите доктора, отдайте ему эту записку и скажите, что пока он одевается, вам нужно заехать еще в одно место; попросите его подождать вас. Потом вы пройдете в мой дом и стукнете там три раза в дверь. Слуга мой, наверное, еще не спит, ожидая меня, и поэтому он сейчас же отопрет вам. Отдайте ему вот эту вторую записку. После этого отправляйтесь опять к доктору Парсевалю и привезите его сюда.
— Слушаю, сеньор.
— Все это постарайтесь сделать как можно скорее.
— Слушаю, сеньор.
— Вот еще что... Мало ли что может случиться дорогой, поэтому предупреждаю, что вы должны лучше дать себя убить, чем допустить, чтобы записка к доктору попала в чужие руки; тогда мы погибнем все: дон Луис Бельграно, донна Гермоза и я.
— Будьте покойны, сеньор...
— Верю вам, Хосе, верю!.. Ну, теперь отправляйтесь с Богом. Без четверти час, — продолжал дон Мигель, взглянув на мраморные часы, стоявшие на камине. — Если у вас не будет задержки в дороге, вы можете вернуться с доктором в половине второго.
Старый солдат снова отдал честь по-военному, повернулся и вышел черным ходом на улицу. Вскоре молодые люди услыхали лошадиный топот, который вскоре замер в отдалении.
Попросив кузину удалиться в кабинет, дон Мигель подсел к своему другу, откинул с его лба падавшие ему на глаза волосы и проговорил:
— Надеюсь, ты доволен моим выбором доктора, Луис?
— Да, если бы меня не тревожила мысль, что он тоже может быть скомпрометирован из-за меня, — ответил раненый. — Стоит ли моя жизнь того, чтобы ты ради нее подвергал опасности женщину, подобную твоей кузине, и такую выдающуюся личность, как доктор Парсеваль, наш дорогой учитель?
— Стоит, стоит, дорогой Луис, поверь мне! — с жаром воскликнул дон Мигель. — Кто же и достоин жертв, как не человек, который покрыт ранами и тем не менее все еще беспокоится о других?.. Но, успокойся: ни моя кузина, ни доктор Парсеваль не будут скомпрометированы. Я ничего не делаю опрометчиво и все отлично обдумал, прежде чем везти тебя сюда... А если бы им и пришлось пострадать, то они сочтут это только за честь, потому что этим они только засвидетельствуют свою принадлежность к числу честных людей, восстающих против зла. Наше общество в последнее время стало состоять только из убийц и их жертв; раз мы не хотим быть убийцами, то уже одним этим выказываем готовность сделаться жертвами.
— Все это так, но все-таки нисколько не утешает меня. Доктор Парсеваль пока еще ни в чем не был замечен, а приглашая его ко мне, ты навлекаешь на него подозрение.
— Но я не с крыши зову его сюда, не объявляю на весь город, что мол, смотрите, добрые люди, сейчас прибудет в этот дом, к «унитарию», дону Луису Бельграно, раненному наемными убийцами Розаса, доктор Парсеваль!.. Ах, дорогой Луис, кого же можно было пригласить, как не его? Ведь, в сущности, ты, я, все наши друзья, все наше поколение, побывавшее в здешнем университете, — все мы не что иное, как живые улики образа мыслей доктора Парсеваля. Мы — воплощение его идей, его произведение, помноженное на громадное число патриотизма, продукты его совести, его философических мыслей. С высоты своей кафедры он зажег в нашей душе любовь ко всему прекрасному и великому: к добру, к свободе, к справедливости! Наши друзья, которые сняли белые перчатки, чтобы взяться за шпагу, и соединились под знаменем Лаваля, — все они Парсевали. Фриас — доктор Парсеваль армий; Альберди, Гутьерес, Иригойен — доктора Парсевали печати. Сам ты, лежащий здесь, предо мной, весь в крови, рисковавший своей жизнью, чтобы бежать из угнетенного отечества, — тот же доктор Парсеваль, со всеми его чувствами и мыслями... Однако, что же это я болтаю! — перебил сам себя дон Мигель, увидав струившиеся из глаз раненого слезы. — Прости, пожалуйста, меня, я не буду больше затрагивать струн твоей души... Ради Бога, положись только на меня, и все будет хорошо... А в крайнем случае, если мы и попадем хотя бы к самому черту, то в аду нам, право, не будет хуже, чем в Буэнос-Айресе... Ну, будь умником, успокойся и лежи смирно. Я пока пойду поговорю с Гермозой.
Отерев другу слезы чистым батистовым платком, взятым с кресла, на котором сидела раньше хозяйка дома, и поцеловав горевшее лихорадочным румянцем лицо дона Луиса, он пошел в кабинет, смахивая на ходу с ресниц собственные слезы.
Впоследствии мы поближе познакомимся с этим превосходным молодым человеком, не уступавшим ни одному из мужчин в храбрости и ни одной женщине в нежности чувств.
Когда он вошел в кабинет, донна Гермоза сказала ему:
— Мигель, я положительно не знаю, что мне делать с тобой и твоим другом. Вам необходимо переменить платье. Твое все в крови и в грязи, а у дона Луиса, кроме того, оно все разорвано. Где мне достать для вас подходящие костюмы? Не могу же я предложить вам свои!
— Отчего же, милая кузиночка? — весело проговорил дон Мигель. — Посмотри, какая красавица выйдет из дона Луиса, если только сбрить ему усы и бородку!.. Нет, нет, я шучу! — поспешил он добавить, видя, что молодая женщина смотрит на него в недоумении. — Костюмы у нас будут, не беспокойся; я уже обдумал этот вопрос. Я пришел поговорить с тобой о более важном... Скажи, пожалуйста, кому из своих слуг ты больше всего доверяешь?
— Хусто Марии — эта служанка, вывезена мною из Тукумана, — и маленькой Лизе.
— Какие у тебя еще, кроме этих, слуги?
— Кучер, повар и два старых негра — сторожа.
— Кучер и повар — белые?
— Да.
— Хорошо. Итак, белых, потому что они белые, черных, потому, что черные — но, как только наступит утро, спровадь их всех подальше.
— Разве ты думаешь...
— Я ничего не думаю, а только сомневаюсь... Милая Гермоза, я знаю, что тебя должны любить все твои слуги, потому что ты добра, богата и справедлива, но при настоящих условиях, в которых находится наша страна, достаточно пустяка, чтобы слуга превратился в смертельного врага. Людям, желающим вредить, открыт путь доносов, и по одному слову какого-нибудь лакея, который сочтет себя оскорбленным, гибнут целые благородные семейства в когтях Mac-Горки. В Венеции во времена совета десяти и то было сноснее, чем сейчас у нас, в Буэнос-Айресе. Более всего можно нам полагаться на мулатов. Негры слишком много возомнили о себе, белые слуги почти все развращены, но мулаты, благодаря своему удивительному стремлению подняться посредством просвещения, почти все поголовно враги Розаса, так как они знают, что «унитарии» все люди просвещенные и поэтому вполне сочувствующие им...
— Хорошо, Мигель, я утром отошлю их всех от себя, — перебила молодая женщина, все время боровшаяся с собой, прежде чем прийти к этому решению.
— Да, милая Гермоза, это, к сожалению, необходимо, — произнес молодой человек, отлично понявший, что происходит в ее душе. — Этого требует безопасность дона Луиса, моя и даже твоя собственная... Надеюсь, ты не раскаиваешься в гостеприимстве, оказанном тобой несчастному...
— О, что ты, Мигель! Как можешь ты думать что-либо подобное!.. Мой дом и все мое состояние — к услугам твоим и твоих друзей.
— Благодарю. Злоупотреблять твоим великодушием мы не будем. Дон Луис не пробудет здесь ни минуты больше, чем потребует необходимость, — дня два или, в крайнем случае, три.
— Этого слишком мало, Мигель! — горячо проговорила донна Гермоза. — Он, очевидно, тяжело ранен и стаскивать его так скоро с постели — значит, убить его. Я свободна, живу совершенно изолированно, потому что по своему характеру люблю уединение; только изредка принимаю какую-нибудь из своих подруг или из приезжих родственников и еще реже выхожу сама... Я даже придумала, куда можно поместить дона Луиса, — в левый флигель дома. Туда никогда никто не заходит.
— Вот это отлично! — воскликнул молодой человек. — Может быть, там и для меня найдется местечко — хотя бы на эту ночь?
— Конечно, найдется, мой друг, — с улыбкой ответила донна Гермоза. — Пойдем, я тебе покажу это помещение.
Источник интернет журнал для женщин www.PrettyWoman.dn.ua.
|