Mercedes - benz

Каждое утро он приносил для нас в укромный уголок большого сада при пансионе два столика и два стула и расставлял их в тени высоких эвкалиптов. И каждый вечер убирал из сада наш кочабамбский рабочий кабинет, — Es bonito el dia, senor, verdad? — так всегда начинал он с нами утренний разговор, о котором размышлял целый день.

— Сегодня чудесная погода, сеньор, не правда ли? Сперва он стоял в нерешительности, боясь произнести свой вопрос. Разве здесь когда-нибудь разговаривали с маленьким Хосе? — А много еще стран на свете, где люди не умеют читать и писать, как у нас? — вырвалось как-то у него во время одной из первых утренних бесед.

 Было видно, что ему крайне важно услышать ответ. Для него это всегда было важно. — Да, Хосито, по всей Африке и в других местах мы видели много стран, где дети еще не имеют школ. Как и здесь, в Боливии.

— А кто правит в Африке, сеньор? — В разных странах по-разному. В одних — англичане, в других — французы, бельгийцы, португальцы. Кое-где правят и испанцы, те самые, которые когда-то были хозяевами здесь, в Боливии, и в других странах Южной Америки… — А почему там для индейцев не строят никаких школ?

 — В Африке живут не индейцы, Хосито. Там живут арабы, многочисленные негритянские народы и разные другие люди. Приходи сегодня вечером, мы покажем тебе всякие картинки. На них ты увидишь и африканцев. А школ им там почти не строят потому, что их хозяева не хотят, чтобы дети много знали. — А как в твоей стране, сеньор? — Помнишь книгу с фотографиями Праги, которую мы показывали тебе вчера? — Si, сеньор, я все время думаю о ней. Сегодня ночью мне снился ваш город. — Так вот, Хосе, в Европе школы были очень давно, уже в то время, когда по Америке еще не ходили белые люди и когда в Куско еще восседал Инка.

У нас в Праге университет был за сто пятьдесят лет до того, как Христофор Колумб открыл Америку… то есть открыл Европу Америке… одним словом, до того, как он приплыл сюда. А ты, Хосито, знаешь, что такое университет?

— Да, сеньор, это школа, где учатся всему. — Правильно. Так вот, таких школ у нас много. И учатся у нас все дети: и мальчики и девочки. И в школу они ходят днем, а не так, как ты — после работы, по ночам. И им не приходится зарабатывать себе на школу.

 И родителям их ничего не нужно платить за них. И даже наоборот, те мальчики и девочки, которые живут победнее, каждый месяц получают от правительства деньги на жизнь и на то, чтобы учиться еще и в университете. Поэтому в нашей стране нет неграмотных. Знаешь, Хосито, кто такой неграмотный? — Si, senor, uno que no sabe. — Кто ничего не знает… Хосе уже умеет читать и писать, хотя еще и медленно. Не раз мы заставали его над книгой, сосредоточенного и размышляющего. Он использовал любую свободную от работы минутку, чтобы схватить книгу. На следующий день он принес стулья и, уже не дожидаясь «приглашения», выпалил свой вопрос: — А в вашей стране, сеньор, белые люди работают руками? Понимаешь, белые люди, и — на полях или в кухне, в мастерских, на дороге… — Конечно, все работают. Почему тебе пришел в голову такой вопрос? — Ведь здесь гринго только покупают и продают или же отдыхают.

Они никогда не работают в поле, это должны делать одни индейцы. А когда была война с Парагваем, они, говорят, даже воевать не пошли. Воевали только индейцы, а гринго сидели дома. Скажи мне, сеньор, в мире обязательно должны быть войны? — Совсем не должны, Хосе, это… — Так почему же они бывают? — Потому что еще не все люди на свете достаточно умны. Они убивают других людей и сами не знают, за что, — А кто им велит убивать этих людей? — Другие люди; их мало, и они хитры. Они сами не воюют, но война им выгодна.

 Они не хотят работать, как ты или мы. Они хотят быть очень богатыми, чтобы властвовать над бедными. А так как им мало того, что они правят в своей собственной стране, они посылают солдат, чтобы те захватили для них часть другой страны. — Сеньор, ты видел у нас гринго? — Конечно, повсюду в Южной Америке. А почему ты спрашиваешь об этом? — Потому, что их у нас очень много, они богатые и нас, индейцев, не любят. Один мальчик в школе говорил, что они посылали наших солдат в Чако против парагвайцев, В ту войну погибло много боливийцев. А сегодня, говорят, никто не знает, за что они погибли.

А в той вашей войне, сеньор, тоже погибло много людей? — Очень много, Хосе, гораздо больше, чем в Чако. Знаешь, сколько людей живет во всей Боливии? — Si, tres millones у pico, — Три миллиона и еще сколько-то.

— Это много людей, Хосе. В восемьдесят раз больше, чем живет в целой Кочабамбе. А Кочабамба — большой город. Теперь представь себе, что в последней войне погибло столько людей, сколько их во всей Боливии и еще десять раз по стольку.

— Этого не может быть, сеньор! Он покачал головой и умолк. Немного погодя, как бы очнувшись, он поднял глаза и посмотрел на нас: — Как же так, сеньор? Люди умеют делать столько прекрасных вещей — и вдруг стреляют друг в друга!

 Они убивают и даже не знают, кого и зачем!

Я видел в кино города, разрушенные бомбами, и лагеря, где люди убивали и сжигали людей в печах. А гринго о нас говорят, что мы дикари…